Ремнями? Я их видела, но не зафиксировала в сознании. Я видела только тело. Да, тело. Не могла я думать о нем как о человеке. Надо было дистанцироваться или я отрублюсь.

Думать о деле. Я открыла глаза.

– Зачем ремни?

Голос у меня был с придыханием, но ясный. Я посмотрела на тело, потом подняла взгляд, встретившись глазами с доктором Эвансом. И глядела бы на него, пока не запомнила бы все морщинки возле его глаз, лишь бы не смотреть вниз, на койку.

– Они все время пытаются встать и уйти, – сказал он.

Я нахмурилась, чего под маской не могло быть видно.

– Но ведь они не в состоянии?

– Мы их держим на очень сильном болеутоляющем. И когда боль затихает, они пытаются уйти.

– Все? – спросила я.

Он кивнул.

Я заставила себя снова смотреть на койку.

– А почему это не может быть просто случай серийного… не убийцы, как его назвать? – Я пыталась подыскать слово. – Зачем вызвали меня? Я эксперт по противоестественному, а это может быть делом рук человека.

– На тканях тела нет следов режущего инструмента, – сказал доктор Эванс.

– То есть? – переспросила я, глядя на него.

– Дело в том, что это не могло быть сделано лезвием. Как бы ни был искусен палач, всегда остаются следы использованного инструмента. Вы правы, когда говорите, что больше всего информации дают тела жертв, но не эти тела. У них такой вид, будто кожу просто растворили.

– Любое едкое вещество, которое может снять с человека кожу и мягкие ткани, такие как нос и половые органы, не ограничится кожей и будет разъедать тело.

Он кивнул:

– Если его не смыть сразу, но нет следов никакого едкого вещества. Более того, на теле нет узоров кислотного ожога. Нос и паховые органы оторваны. На остатках следы отрыва и повреждения, которых больше нигде нет. Выглядит так, будто тот, кто их обдирал, сначала содрал кожу, а потом оторвал еще куски. – Он замотал головой. – Я по всему миру ездил, помогая уличать тех, кто виновен в пытках. И думал, что видел все, но ошибся.

– Вы судмедэксперт? – спросила я.

– Да.

– Но они же не мертвы?

Он посмотрел на меня:

– Нет, не мертвы, но здесь годятся мои знания, которые позволяют мне судить о мертвых телах.

– Тед Форрестер говорил, что есть смертные случаи. Они погибли от снятия кожи?

Теперь, когда я стала «работать», в палате уже не казалось так жарко. Если тщательно сосредоточиться на деловых вопросах, может быть, меня не вытошнит на пациентов.

– Нет, их разрезали на куски и бросили там, где они лежали.

– На разрезанных телах следы лезвия, иначе вы не говорили бы «разрезали».

– Есть след режущего инструмента, но это не нож и не меч, даже, черт побери, не штык и вообще ни один из известных мне инструментов. Порезы глубокие, но неровные, не такие, какие оставляет стальной клинок.

– А что? – спросила я.

Он покачал головой:

– Не знаю. Но это лезвие не прорезало кости. Кто бы ни резал эти тела, кости он отрывал друг от друга в суставах. На это не хватит сил ни у одного человека, тем более что это было сделано многократно.

– Да, наверное, – согласилась я.

– Вы действительно думаете, что такое мог сделать человек? – спросил он, мотнув головой в сторону койки.

– Вы спрашиваете, может ли человек так поступить с другим человеком? Если вы ездили по миру и свидетельствовали по делам о смерти от пыток, то вы наверняка знаете, что способны люди делать с людьми.

– Я не говорю, что человек такого не сделал бы. Я говорю, что вряд ли он был бы на это способен физически.

Я кивнула:

– По-моему, разрезать и растерзать человек мог бы. Но насчет снять кожу – согласна. Если бы это сделал человек, остались бы следы орудия.

– Вы говорите – следы орудия, а не следы ножа. Большинство людей считают, что нужен нож, чтобы снять с кого-то кожу.

– Любой предмет с острым краем, – сказала я, – хотя это медленнее и обычно неряшливее, чем ножом. А здесь все до жути аккуратно.

– Да, – согласился он, кивая. – Очень точное слово. Как бы ужасно это ни было, сделано это очень аккуратно, кроме удаленной дополнительной ткани. Там не аккуратно, а грубо.

– Как будто у нас два разных… – мне все хотелось сказать «убийцы», но эти люди были пока живы, – …преступника.

– Что вы имеете в виду?

– Разрезать тело на куски тупым инструментом, который не режет кость, затем разорвать на части голыми руками – это больше в духе неорганизованного серийного убийцы. Тщательно снять кожу – на это скорее способен организованный серийный убийца. Зачем трудиться и тщательно снимать кожу с лица и паха, чтобы потом вырвать куски? Либо это два разных преступника, либо у него две разные личности.

– Раздвоение личности? – спросил доктор Эванс.

– Не совсем, но не всегда серийного убийцу легко отнести к какой-то категории. У некоторых организованных преступников бывают приступы ярости, напоминающие неорганизованного убийцу, и организованный ум может стать дезорганизованным в пылу убийства. К неорганизованным убийцам это не относится – у них шариков в котелке не хватит, чтобы подделаться под организованного.

– Так что у нас либо организованный убийца, подверженный дезорганизующим приступам ярости, либо… либо что?

Доктор говорил со мной очень разумно, совершенно уже не сердясь. Либо я произвела на него хорошее впечатление, либо хотя бы не произвела плохого. Пока что.

– Это может быть пара убийц: организованный убийца – мозг операции, и неорганизованный, ему повинующийся. Работающие тандемом убийцы – это бывает не так уж редко.

– Как хиллсайдский душитель, точнее, душители, – вспомнил он.

Я улыбнулась под маской.

– Было куда больше случаев, когда убийц было двое. Иногда это двое мужчин, иногда мужчина и женщина. В этом случае мужчина доминирует – так было по крайней мере во всех известных мне случаях, кроме одного. Как бы то ни было, один из них доминант, другой в большей или меньшей степени под его контролем. Это может быть полная доминация, когда другой не может сказать «нет», или некоторое партнерство. Но даже в более равных отношениях один доминирует, а другой подчиняется.

– И вы уверены, что это серийный… увечитель?

– Нет.

– То есть?

– Серийный увечитель – это самая нормальная версия, которую я могла бы предложить, но я – эксперт по противоестественным преступлениям, доктор Эванс. Меня редко вызывают, если налицо человеческое деяние, каким бы чудовищным оно ни являлось. Кто-то считает, что это не дело человеческих рук, иначе меня бы здесь не было.

– Агент ФБР выглядел очень уверенно, – сказал доктор Эванс.

Я посмотрела на него:

– Так что я теряю здесь свое и ваше время? Федералы уже посетили вас и сказали почти то же, что и я?

– Почти то же.

– Тогда я вам не нужна.

– Тот агент был уверен, что это – человек, маньяк.

– Иногда федералы бывают очень в себе уверены, а раз они высказались, то не любят потом оказываться неправыми. Полисмены вообще такие. Обычно, когда дело идет о преступлении, ответ прост. Убит муж – наверняка это сделала жена. Копы не любят усложнять дело. Они любят его упрощать.

– А почему вы не хотите принять простое решение?

– По нескольким причинам. Во-первых, если бы это был серийный убийца – или еще кто-то там, думаю, полиция, федералы – или кто там еще – уже какие-то ключи к разгадке нашли бы. Уровень страха и неуверенности среди здешнего народа очень высок, а если бы они что-то нашли, они бы так не паниковали. Во-вторых, мне не надо отчитываться перед начальством. Никто мне не даст по рукам и не понизит в звании, если я выскажу догадку и ошибусь. Моя работа и мой доход не требуют от меня ублажать кого-то, кроме самой себя.

– Но у вас же есть начальство, которому вы отвечаете?

– Да, но мне не надо регулярно подавать письменные отчеты. Мой начальник – скорее менеджер. Ему глубоко плевать, как я делаю свою работу, если я ее делаю и не слишком многим при этом наступаю на мозоли. Я зарабатываю на жизнь поднятием мертвых, доктор Эванс. Это очень особое умение. Если мой босс меня достанет, есть две другие анимационные компании, которые меня с руками оторвут. Я даже могу работать независимо.